— Да как–то неожиданно короткий день образовался. Ну, я и решила в библиотеку двинуть, чтоб времени не терять. А там уж вспомнила, что списка вопросов–то по физиологии с собой нету. Понадеялась у тебя разжиться.
— Вопросы в сумке, но возвращаться мы не будем.
— Что так?
— Да тут же к работе припашут, второй раз не вырвусь, — наконец–то дошли, и я захлопнула за собой дверь ближайшей кабинки. Прислонилась к ней и закрыла глаза. Только бы не сорваться. Она ничего не помнит, и хорошо, и не надо ей. Светоч! И еще с утра я думала о его поцелуях! А он…знал, что все будет вот так, еще с утра знал, что все будет вот так, и для него это вообще ничего не значит! Дань традиции (да что ж за скоты придумывали эти традиции!), да желание ублажить нужного гостя. А девочка — ну, подумаешь девочка. Сама виновата, зачем по коридорам ходит.
— Ларка, — позвала меня Тамара, — ты надолго там?
— Да нет, — решительно вышла к ней.
Она умывалась.
— Что–то лицо все горит. Заболеваю, наверное. И цистит, похоже, прихватила…
— Да больше похоже, ты прихватила профессиональную привычку примерять на себя все известные болезни.
— Да если бы! Слушай, а у тебя не будет чего–нибудь…Похоже, еще и месячные раньше срока начались, да еще болезненно как–то… Точно, заболеваю.
Молча протянула платок, который все еще сжимала в руке. Беленький такой, чистый. Интересно, а монограммка шелковыми нитями на уголке имеется? Ну надо же, какай добрый! Платочек не пожалел! Твари, невинную ж девочку!.. Он говорил, я помню, чуют они разницу! Значит специально! Этому уроду нравится боль, а дорогой куратор рад стараться! Главное, чтоб мысли у них совпадали…
— Ларка, ты чего?
Я рыдаю. Знаю, что нельзя, не надо, глупо, но я рыдаю, согнувшись пополам, скорчившись возле умывальника.
— Нет, ничего, устала. Пойдем, мне в библиотеке сидеть велено. Еще заявится сейчас…выяснять, почему распоряжения его плохо выполняю.
— Ну не сюда же?
— Нет? А что его остановит? Буква «Жо» на входе? Так он неграмотный, не прочтет.
— Лара, ну как ты можешь, — совершенно искренне укоряет меня Томка. Ну да, он же у нас кумир! И память лишнюю ликвидирует прекрасно.
— А я никак уже не могу. Я устала. Я обратно хочу. В школу, в садик, в коляску. Я не могу больше здесь жить. Где угодно, только не здесь!
В библиотеке даже беру какие–то книжки. У Томки, она себе целую стопку назаказывала уже. Читаю. Буквы в слова складываются легко, смысл слов ускользает. Читаю еще раз тот же абзац. И еще раз. Без толку. Закрываю лицо руками и сижу, застряв где–то между. Не здесь и не там. Мысли разбежались, мыслей нет, а чувства натянуты, как струны. Но надо…как–то надо взять себя в руки. Томка сидит рядом, спокойно читает. Вот только елозит время от времени, пытаясь сесть поудобнее. И недоумевая, отчего ж все так болит–то.
Она не помнит. Значит, ничего и не было? Считается ли, что с тобой ничего не было, если ты ничего не помнишь? А ведь она, наверно, радовалась, когда к ней куратор подошел. И готова была на все, и все б им отдала добровольно. Что ж они с ней там творили, что она в голос кричала от боли, и ей память пришлось стирать? А если б не она, я? Мне ж даже память не стереть. А мне так хотелось видеть его хорошим. Идеалистка. Нашла, кого…
Не выдержала, ушла в каталог, а то на меня уже коситься начали. А там, закрытая от всех рядами шкафчиков, опустилась на пол под окошком, и снова расплакалась. Нет, я не собиралась, но как–то так вышло, и слезы сами потекли и никак не хотели останавливаться.
А потом ко мне пришел Анхен. Опустился рядом со мной на колени, притянул к себе.
— Не плачь. Все уже кончилось. Он уехал. Все хорошо.
— Что хорошо? Что вы с этой тварью отымели очередную мою подругу? Это, по–твоему, хорошо? — я изо всех сил оттолкнула его и вжалась в стенку. Его прикосновения были противны. Он не стал настаивать. Руки опустил. Но остался на коленях, чтоб быть со мной на одном уровне.
— Нет, это как раз не очень. Я предпочел бы видеть на ее месте тебя. Но ты была не готова. Для таких забав нужна опытная дева, для невинной это слишком тяжело.
— Да? Так что ж ты выбрал невинную? Вот только не говори, что перепутал.
— Ларис, если у меня в приемной сидит невинная, и я ее не даю, кого, как ты думаешь, я могу предложить взамен? Чтоб это было равнозначно и не обидело гостя?
— Мою подругу, конечно, больше ж некого!
— Ну, во–первых, не надо пытаться морочить мне голову. Она тебе не подруга, а так, приятельница, ваши ауры едва–едва переплетены, на лекциях рядом сидите, не более…
— Ты даже это знал, и все равно…
— Во–вторых, я тебя просил держать своих подруг как можно дальше от моего кабинета. Ты этим озаботилась? Нет. Так какие ко мне претензии?
— Я же не могу…
— А должна была. В третьих. Принимать и угощать моих гостей — это твоя прямая обязанность как секретарши. Я тебе говорил: ты граница. Ты защищаешь людей от некоторых аспектов жизни вампиров. Ты нас разделяешь. Но ты не пожелала исполнять свои обязанности. Вместо того, чтоб сблизиться со мной, ты меня оттолкнула, вместо того, чтоб облегчить мне работу, ты ее усложнила.
— А я не просилась на это место!
— Нет. Я помню. А тебе напомнить, при каких обстоятельствах ты его получила? И где бы ты сейчас была, если б его не получила?
— Да лучше б я была где угодно, но только не с тобой! Да с чего ты решил, что мне без тебя не прожить? Да что ты пристал ко мне со своей псевдо–заботой? Жила ж я как–то без тебя восемнадцать лет и горя не знала!
Он встал. Я не обратила внимания. Слезы лились, меня несло. Я должна была высказать ему все! Все, что накопилось, все, что накипело. Потому что, сколько ж можно…жить так, как он меня заставляет!
— Благодетель! Добренький такой, понимающий! Когда тебе это выгодно! Когда ничего не мешает! И можно притворяться хорошим! Добрым! Любящим! Но лишь пока все по–твоему! Пока тебе не перечат! Пока вампирская суть не вылезет! И я, как дура, верю. Каждый раз верю, что ты не оконченный негодяй, что действительно есть в тебе хорошее, хоть ты и вампир. Что этот обстоятельства, а в душе ты совсем не плохой… Ну, не совсем плохой…Что есть в тебе, что любить…А там — нет ничего. Только тьма. Жестокость, равнодушие… Мы же для тебя — не разумные существа, а так, нечто, что можно убивать и насиловать! А в перерывах, с особо изощренным цинизмом, учить жить, рассказывая правильными словами правильные вещи! Ненавижу тебя! Как же я тебя ненавижу! За то, что заставляешь тебя любить! За то, что заставляешь вновь и вновь верить, что есть за что тебя любить! Верить, что есть в тебе что–то хорошее, надеяться, мечтать…И каждый раз разбиваешь вдребезги, демонстрируя, что нет там ничего, один обман, одна тьма, зло… А потом вновь хороший, добрый, и я вновь верю, и забываю, и надеюсь…А потом ты вновь рвешь мне сердце…
